Сибирский кавалер [сборник] - Борис Климычев

И втянул-таки немец друга своего и хозяина в большую пьянку. Пьяные пошли ко двору дьяка Ключарева да палили там из пищалей по нужнику до тех пор, пока он стал весь как решето. И у Осипа нужник изрешетили.

А Агафена, княгиня, тем временем добралась до Москвы. Сибирский приказ теперь был вновь в руках Трубецкого, который при Морозове был не у дел. Подхватив государственные вожжи, Трубецкой не забыл и про кнут, ехать так уж ехать.

Письмо князя Осипа Алексей Никитич приложил к другим томским кляузам и пробился на прием к царю.

Трубецкой прочитал царю из бумаг кратко самое главное, высветил суть. А в чем она? Сибирская вотчина далеко, кого ни пошли — быстро заворовываются, начинают удельными князьями себя чувствовать, а кому меньше кусок достался, тот — жалобы строчит.

Что тут делать? Новых воевод послать, да с наказом строгим. Пусть на месте все сочтут: кто сколько наворовал. Потом уж и в Сибирском приказе спросят со всех, кто больше виноват. Да накажут построже. Чтобы другие знали и помнили: Москва все видит, все слышит, она не так уж далеко, как вы думаете. Не балуйте, робята, башками дурными рискуете!

Решили новыми воеводами в Томский послать Михайлу Петровича Волынского да Богдана Андреевича Коковинского. Волынский в Томский посылался вроде как в ссылку, хотя это так и не называлось, но он был из людей опального Морозова и надо было его удалить подальше.

Воеводы еще только багаж собирали да с имениями своими разбирались. До Томского еще и вести о новом назначении не дошли.

Мерзли на градских башнях караулы, в церквах шли службы. Бабы были заняты пряжей, мужики в лесу валили сосны да вывозили по зимнику.

Григорий наконец-то смог пройти на лыжах на Толстый мыс. Могилки там замело, кресты были белы от снега. Было тихо, только синички тенькали, и звук был светлый и чистый, словно Устькины волосы.

Лежать с забитым землею ртом? Перед нами ворота тьмы вечной. Что будет потом? Где — души? К чему все дела наши? Ничего ясного не сказали ни Петр с Максимом, ни бухарский чародей, вызывавший своим порошком непонятные картины. И нельзя заглянуть вперед, в бездну.

И что за жизнь? Другие грешили много больше его, но живут во дворцах, их боятся, им кланяются. За что мучают его? Не за то ли, что едящие с золота мучаются сами? Разве у царя не болит голова? Разве не терзают его недуги? Так кто же — неудачник? Кому повезло?..

В марте прибыли в Томск гонцы с царскими грамотами. Ударил всполошный колокол. Поехали по улицам посадов бирючи, на холоде драли свои луженые глотки:

— Все в собор! Царево слово будут читать!

В соборе поместились только лучшие люди города, остальные стояли на паперти, на дворе, на площади.

Но то, что дьяк торжественно и громко читал в соборе, бирючи повторяли и на дворе, и на площади. А главные в грамоте слова были такие: «Щербатову да Бунакову быть вместе у государевых дел, пока не будет на них замена. Выпустить из узилища детей боярских, арестовать вора Подреза. Если казаки еще раз придут к съезжей с шумом и невежеством и не выполнят сей указ, быть им казненным смертью…»

Услышав эти слова, Григорий нахлобучил шапку, вышел из собора и вскочил на коня.

Дома он заперся в светелке и стал читать духовные книги. Постепенно накатила дремота. Уснул, и приснилась ему Устька с сиянием вокруг головы.

29. К САТАНЕ В ГОСТИ

Утром сидел возле проруби человек весь в черном и ловил рыбу. Уже снег и лед стали рыхлыми, талыми, человеку вполне можно было потонуть, отчаянный! И смотрят казаки: а он одну рыбину за другой из проруби вытаскивает, да рыбины все длиной в руку! Эге! Кто такой? Вроде, незнакомый. А что за насадка у него такая? Поди тесто с травкой рувзей?

Один казак глянул с мельничного моста, а человек-то черный вытаскивает из кармана глаз человеческой да на крючок его насаживает, а глаз плачет, слезой заливается.

Кинулись казаки на лед, а он и затрещал, трое провалились совсем, протягивали им и доски и палки — бесполезно, потонули! А черный встал, смотал уду свою. Подмигнул, да сыпанул в прорубь целую горсть человеческих глаз, только булькнули! А рыбу в корзину положил, помахал всем рукой, да пошел по рыхлому льду на другой безлюдный берег реки Ушайки и исчез там в тальниках.

Эх! Казаки на берегу стоят рты раскрыв, а тут на башне заорали и на горе всполошный колокол ударил. Что такое?

Оказалось, что возле тюрьмы драка большая учинилась. Дети боярские пошли своих из тюрьмы выпускать, а казачье и городская голытьба не выпускают узников.

Бились и на кулаках, и дрынами, а потом и до кинжалов дошло. Троих насмерть убили, девятерых покалечили. И все же стражники выпустили Сабанского и прочих, дескать, указ такой вышел.

А тут опять новость: Бунаков вместе с Оськой-князем идут старую воеводскую канцелярию открывать, вместе заседать будут. Да как же это допустить, чтобы Оська-кровопивец опять у власти сел?

Налетели на крыльце на Осипа Ивановича казаки во главе с Васькой Мухосраном. Сбили с головы князя высокую шапку, двое его за руки держат, третий у него ключи от канцелярии шарит. А Васька Мухосран при всем честном народе в это время присел над княжеской шапкой, сняв штаны, да наделал чуть не полную шапку и кричит:

— Казаки? Кто еще хочет? Надо, чтобы у князя чаша была полна!

— За все ответите! — ревет красный от гнева Осип. А казаки ухмыляются. Попробуй, открой канцелярию, ключ-то от нее теперь у нас!

И вдруг, откуда ни возьмись, на крыльце съезжей взялся тот самый черный, что еще недавно на Ушайке рыбу большую ловил на диковинную наживку.

Этот черный к Ваське Мухосрану подскочил, да не дал ему штаны надеть, да вынул у себя из кармана черный цыганский глаз, да Ваське в заднее место, в самую дыру, вставил. И исчез черный злодей. А Васька задом к толпе стоит, а в заднем месте у него глаз черный крутится, то сюда зыркнет, то туда, а то и подмигнет. Казаки говорят:

— Васька, ты что чуешь?

Отвечает:

— Ей-богу, всех вас задним местом вижу!

Вот уж страх так страх! Казаки и говорят:

— Надень ты свои штаны поскорее, ради Христа, а то смотреть страшно!

Васька и надел штаны. И перепоясался.

Князь Осип изумленный, без шапки своей опоганенной, бормоча ругательства московские, залихватские, пошел к своим хоромам.

А казаки успокоиться не могут, виноватых надо найти, почему это черный какой-то по городу бродит? Уж не Оськин ли лазутчик?

Пошли к Оське окна бить, а черный уже — там, возле княжеских хором, как махнет правой рукой, так сплошь цыганские глаза под ноги казакам сыплются, а уж скользко, а уж противно! И не подойти к княжеской хоромине.